Чтиво номер 53: Джулиан Барнс, Луи-Фердинанд Селин, Донна Тартт, Кейт Аткинсон

Джулиан Барнс, «Предчувствие конца». Наконец, наконец-то тот самый Барнс, в которого я влюбилась десять лет назад. Надо было мне окончательно решить, что теперь Барнс – это «Артур и Джордж», «Попугай Флобера» и т.д., а такого, как я люблю, больше уже не будет – и вдруг такой сюрприз! Снова эти виртуозные психологические манипуляции читателем в стиле «как все было?». А после прочтения – неодолимое желание этого читателя задуматься над собственной жизнью. Книга совсем короткая (всего 150 страниц), скорей не роман, а новелла – да и тем лучше. О чем она – слова автора: «Я хотел написать книгу о времени и памяти, о том, что время делает с памятью. Также о том, что память делает со временем. И о том, что в определенный момент вы понимаете, что ошибались в чем-то главном.» Спойлера не боюсь: все равно в жизни не догадаетесь, что там с чьей памятью произошло. Очень рекомендую.

Донна Тартт, «Щегол». Гораздо больше понравился, чем «Тайная история». Да что там «больше», просто очень понравился. Одна из тех книг, что затягивают в свой мир, и проживаешь жизнь главного героя, и так болеешь за него, несмотря на его... э-э-э... неидеальность, что отнюдь не всегда случается. При 800 страницах – излишнего многословия и дикой затянутости, коими грешила «История», здесь не замечено. Ну разве что перебор с описаниями попоек и наркотических трипов... Простим. Игорь Князев прекрасен как всегда – тут ничего нового не скажу. А что хочется отдельно отметить – это мастерский и с большой любовью сделанный перевод. Захотелось даже привести несколько цитат из интервью с переводчицей, Анастасией Завозовой (см. ПС).

Луи-Фердинанд Селин. «Путешествие на край ночи». Это i_shmael велел мне читать (как юзеру, не чуждому французской литературы). Долго и упорно настаивал, и уж махнул было рукой, а тут я возьми да прочти! Каюсь, парусску. Потому что аудио. А если б не нашла эту аудиокнигу (кстати, прекрасно начитанную Евгением Терновским), то и вообще бы читать не стала. Отчитываюсь. Селин – мерзкий нацист и антисемит, но в романе это никак не проявляется. Да, переводчик старался, но с непереводимым не справился до конца. Селин ведь был великим новатором во французском языке и литературе. Процитирую из Вики: Селин не просто ввел в текст просторечные обороты и арготизмы, но произвел среди них тщательный отбор, создав искусную стилизацию грубой разговорной речи, отвечавшую его художественному замыслу. Результатом стал особенный «рваный» синтаксис Селина — экспрессивный и имитирующий сумбурную разговорную речь, что, безусловно, добавило его произведениям жизненности. При этом, для того, чтобы оттенить просторечие, автор умело чередует высокий и низкий стили, перемежая площадную ругань персонажей отвлеченными рассуждениями с использованием простого прошедшего времени, употребляемого только в литературе. Такое пойди переведи – сложно. Но книга – это не только новаторский стиль, это еще и содержание. То, что роман автобиографичен, особенно ценно (позволяет в очередной раз подивиться, что за жизнь собачья была у людей в то время), а в дополнение автор еще и умело вышивает сюром по реалистической канве. Остальное же... вот еще из Вики: Оценки художественных достоинств романа до сих пор остаются противоречивыми и зависят от общих идеологических установок критиков. Их диапазон колеблется от восторженного поклонения (Генри Миллер, Чарлз Буковски), до полного неприятия. Бóльшая часть романа посвящена описанию человеческого скотства, материального убожества и нравственной грязи, в которой барахтаются персонажи, включая главного героя, от лица которого ведется повествование. Вот честно – это совсем не то, что я ценю в литературе. Цинизм люблю иногда, но не такой беспросветный. Все, ставлю птицу.

Кейт Аткинсон, «Чуть свет, с собакою вдвоем». После восторгов по поводу «Жизни после жизни» решила попробовать детективы Кейт Аткинсон – народ говорил, что тоже хороши. А про собаку есть аудиокнига, так что выбор пал на нее. Ну и тут, как нынче говорят, не айс. Читает моя любимая Ерисанова. Мало того, что с привычной старательной выразительностью, а тут еще и с примечаниями. Выглядит это так. Если, к примеру, по ходу действия звучит песня по радио, то мы узнаем: 1) кто авторы 2) в каком году песня была написана, 3) когда и кем исполнена, впервые и впоследствии, 4) годы жизни ее авторов и исполнителей и спасибо, если не их детей и родителей. Это страшно раздражает, особенно в начале книги, когда примечаний этих больше, чем содержательного текста. Слава богу, ближе к середине книги ликбезы мельчают, куча разрозненных персонажей стягивается более или менее в одну точку и становится понятно, зачем они здесь. Тут уже начинаешь ощущать какой-то смысл и интерес к сюжету. Характеры при этом вполне живые. Ну и отдельные места какие-то понравились (например, про маленьких человечков в голове, делающих не торопясь свою работу. Я это называю «шестеренки крутятся»). Не знаю, может надо читать глазами. Может, надо прочесть предыдущие детективы про Броуди, пока он еще в отставку не вышел. А может, просто детективы не мой жанр (подозреваю, что тут именно тот случай). А вот, кстати, критика нашла: «Чуть свет, с собакою вдвоем» — не просто лучший роман Аткинсон. Это лучший британский роман последних лет, в каком бы то ни было жанре, – гибкий и остроумный, тонкий и стильный, очень смешной и едко язвительный, безумно увлекательный и донельзя человечный. Вот ведь критик этот Лев Данилкин, в плохом смысле слова. Лишь бы языком молоть. Ну так и быть, пускай будет другое мнение.

ПС. Не удержусь: несколько фрагментов из статьи про русский перевод "Щегла". Это все переводчица пишет, будет любопытно тем, кто прочел.

У Тартт есть специальное письмо для переводчиков с примечаниями: "делайте вот это" и "не делайте того". (...) В своей инструкции она писала: "Борис говорит по-английски с акцентом, но при этом очень хорошо, не коверкайте его речь ни в коем случае". Понятно, что в любых германских языках неправильность речи Бориса сделать очень просто — голландцам, например, она объясняла, что в некоторых местах можно просто убирать или менять артикль. В русском языке артиклей нет, и Борис должен говорить как бы с русским акцентом, но я-то при этом перевожу на русский. В результате пришлось выходить из этой ситуации так. Тео, главный герой, мальчик из образованной семьи, даже немного posh, и он говорит правильнее Бориса. Речи Бориса я позволила больше русских слов, которые нам кажутся более разговорными. Я сделала его речь чуть грубее, чем у Тео, чтобы было видно, что он говорит на немного другом языке.

У Бориса в английском тексте есть прямо русские фразы. У Тартт, видимо, был хороший источник, но без смешных ошибок не обошлось. Например, у Бориса есть шофер, тоже мигрант с Украины, которого почему-то зовут Гюри. Или герой называет собаку словом poustyshka. Или он неправильно объясняет разницу между русским и украинским языками. С этими местами надо было что-то делать, и при переписке с Тартт я дала ей список таких случаев, их было 10–11, спросив, можно ли эти моменты исправить так, чтобы они выглядели нормально по-русски. Что мне понравилось, так это то, что она ответила просто: "Да, я ошиблась, жаль, что вас раньше не было рядом". А имя шофера она увидела в каком-то объявлении — оказалось, что оно на самом деле венгерское".

Под конец весь роман Тартт, словно описываемая ею работа Фабрициуса, распадается на отдельные мазки краски, как будто ты подходишь очень близко к картине и ничего, кроме краски, не видишь. Это очень сложный, огромный кусок, который нужно было сделать так, чтобы от него оставалось ощущение рыхлости и неровности. В своем письме она отдельно просила не трогать этот момент, не менять в нем пунктуацию и рваное повествование (о чем мы потом отдельно сообщали корректорам).